©
1.
В 70-е годы XIX века Иоганнес Брамс создал цикл «Венгерских танцев» — возможно, самое знаменитое из своих произведений. В 1850 году, когда был ещё не композитором, а только пианистом, он познакомился с венгерским скрипачом Эде Ременьи — эмигрантом, покинувшим родину после поражения революции 1848 года. На протяжении нескольких лет Брамс аккомпанировал Ременьи на концертах, гастролируя по Германии. Именно Ременьи, прекрасно знавший и виртуозно исполнявший венгерскую народную музыку, открыл её для Брамса и вдохновил на создание «Венгерских танцев». Стоит отметить, что эта музыка формировалась на перекрёстке множества культур — мадьярской, турецкой, цыганской, балканской — и, в числе прочих, испытала сильнейшее влияние еврейской музыкальной традиции. Почему бы в связи с этим не вспомнить, что под псевдонимом «Ременьи» в дуэте с Брамсом выступал еврей Эдуард Хоффман? Впрочем, впоследствии их дружба сменилась враждой, подпитанной взаимными обвинениями в плагиате. Брамс не стеснялся в выражениях, называя бывшего друга «шарлатаном, а не художником». Начиналось с дружбы — закончилось болезненным разрывом.
2.
В 1927 году Илья Ильф и Евгений Петров написали роман «Двенадцать стульев», в котором главный герой — одесский еврей Остап Бендер (тот самый «сын турецко подданного») — охотится за национализированными сокровищами в компании с бывшим предводителем дворянства из провинциального Старгорода Ипполитом Воробьяниновым. С Брамсом им предстоит лишь мимолётная встреча: в пятигорской концертной ракушке «оркестр с небольшими перерывами исполнял Штрауса, Брамса и Грига». И больше никакого Брамса. А мечта о богатстве, разумеется, рухнет. Начиналось с надежды — закончилось крахом. (Судьба самого романа тоже оказалась драматичной: сначала оглушительный успех у читателей, затем, спустя два десятилетия, цензурный запрет, а в середине 1950-х — возвращение, сродни воскрешению самого Бендера в «Золотом телёнке».)
3.
Первая — и весьма вольная — киноадаптация «Двенадцати стульев» появилась в 1933 году. Это была польско-чешская картина, действие которой перенесли в Варшаву, а Остап Бендер стал Камилом Клепкой. С тех пор роман экранизировали более двадцати раз — с разной степенью вольности. Остап превращался то в англичанина, то в немца (дважды), то в австрийца, шведа (дважды), итальянца (четырежды), бразильца, кубинца, перса, литовца… В СССР с экранизациями не спешили. Лишь в 1966 году Александр Белинский поставил телеспектакль с Игорем Горбачёвым в роли Бендера и Николаем Боярским — в роли Воробьянинова. И только в 1970-е появились фильмы Леонида Гайдая (1972) и Марка Захарова (1976). Но первым фильмом, действие которого происходило именно там, где в романе, и где герои сохранили свои подлинные имена, стала американская картина Мела Брукса 1970 года.
4.
Замечательный американский режиссер, сценарист, актер и стендап-комик Мел Брукс (Мелвин Каминский) родился 99 лет назад в Бруклине. Но псевдоним взял не в честь места рождения, а сократив фамилию матери, еврейской иммигрантки из Киева Катерины (Кейт) Брукман. Отец - Макс Каминский - происходил из польско-немецких евреев города Данцига. С ранних лет Мел начал карьеру как комедиант и музыкант-ударник, а после армейской службы в годы 2-й мировой (сперва в Штатах, а потом и в Европе) продолжил ее как стендап-комик и драматург. Первый свой фильм – «Продюсеры» - он снял в 1968 году. «Двенадцать стульев» стал вторым.
5.
Мел Брукс в полном смысле самоучка. Его единственное формальное образование – бруклинская школа. Но всегда был запойным книгочеем. Особые отношения сложились с еврейской литературой, но и с русской тоже. В одном интервью он вспоминал: «Когда я был молодым начинающим комедийным писателем, работавшим на Сида Сизара в «Your Show of Shows», нашим главным писателем был Мел Толкин (настоящее имя Шмуэль Толшинский). Я действительно восхищался им. (Кстати, я был ростом 5 футов 7 дюймов, а он — 6 футов.) Он был настоящим интеллектуалом, погруженным русскую классику. Однажды он вручил мне книгу и сказал: «Мел, ты животное из Бруклина, но у тебя есть зачатки чего-то, что называется разумом». Книга была «Мертвые души» гениального Николая Гоголя. Это было откровением. Я никогда не читал ничего подобного. Истерически смешно и одновременно невероятно трогательно. Будто Гоголь окунул перо в свое сердце, и оно даже миновало его мозг по пути на бумагу. И это подняло планку того, что я считал настоящей литературой. Этот изменил мою жизнь, и я до сих пор перечитываю книгу раз в год, чтобы напомнить себе, насколько великолепным может быть комедийное перо».
6.
В 1950–60-е годы небольшая группа нью-йоркских друзей, преимущественно писателей, в которую входил и Мел Брукс, каждый вторник встречалась за ужином в китайских ресторанах Чайнатауна. Среди них были еще не добившиеся славы Джордж Мандель (один из первых битников), Джозеф Хеллер (будущий автор «Уловки-22») и Марио Пьюзо (будущий автор «Крестного отца»). Были люди и других, нелитературных профессий. Один из них, чрезвычайно начитанный торговец бриллиантами Джулиус Грин вручил Бруксу книгу, которую сам только что с восторгом прочитал, и сказал, что из нее могла бы выйти отличная кинокомедия. Это были «Двенадцать стульев». Сперва Брукс отнесся к идее Грина без энтузиазма, но после двух перечитываний роман его увлёк — и он взялся за сценарий.
7.
Советскую Россию 20-х годов Брукс снимал в Югославии. Без «клюквы» в фильме, разумеется не обошлось, но здесь она становится частью фирменного стиля режиссёра - гротескно-пародийного с немалой долей абсурда. На главные роли режиссер планировал взять англичан Альберта Финни, Алистера Симса и Питера Селлерса. Не вышло ни с одним. Жена Брукса актриса Энн Бенкрофт (та самая миссис Робинсон из «Выпускника») предложила на роль отца Федора комика Дома ДеЛуиса, которого видела только по телевизору, а на роль Бендера - своего партнера по сцене Фрэнка Ланджеллу. Ланджелла в свою очередь повел Брукса в кино на мюзикл «Оливер!» и, указав на Рона Муди в роли Фиджина (Фейгина), сказал: «Вот ваш Воробьянинов!». Сам Брукс сыграл эпизодическую роль дворника Тихона.
8.
Мел Брукс, пожалуй, самый еврейский из американских кинематографистов. Его специфически еврейский юмор пронизан чуством связи с драматической судьбой народа. Юмор Брукса глубоко укоренён в еврейском мироощущении, это юмор уязвимости, выживания и самоиронии. «Хотите знать, откуда взялась моя комедия? – говорит Брукс. Она берет начало в чувстве, что как еврей и как личность ты не вписываешься в мейнстрим американского общества. Она берет начало в осознании того, что даже если ты лучше и умнее, ты никогда не будешь своим... Но взгляните на еврейскую историю. Невыносимо было бы только сетовать и жаловаться, не испытывая никакого облегчения. Так что на каждые десять евреев, бьющих себя в грудь, Бог назначил одного сумасшедшим и забавляющим тех, кто бьет себя в грудь. К пяти годам я уже знал, что я и есть этот один...».
9.
Еврейская тема явственно, но довольно неожиданно звучит и в бруксовских «Двенадцати стульях». Неожиданность заключается в своеобразной рокировке, которую автор совершает с двумя главными фигурами своего фильма. В романе Бендер очевидный еврей, а Воробьянинов русский дворянин. В фильме же Остапа играет Фрэнк Ланджелла, молодой красавец итальянских кровей, а Ипполита Матвеевича безусловный еврей Рон Муди. Но «еврейскость» Воробьянинова здесь не столько во внешнем облике, сколько именно в том самом чувстве невписанности, неустроенности, непринадлежности, о котором говорил Мел Брукс. У Ильфа и Петрова он тоже «не свой», но это потому, что случилась революция, которая его «отменила» заодно со всем прежним порядком вещей. А у героя Муди в глазах скорее вековая тоска, чем классовая обида. Если уж обида, то не на новую социальную реальность, а наивная, почти детская обида на судьбу, то дающую, то отбирающую надежду.
10.
Мел Брукс не только выдающийся комедиограф, но и замечательный музыкант. Комедия и музыка вообще идут рука об руку, ибо в этом жанре как нигде важен timing, точный ритм, чувством которого Брукс обладает в высочайшей мере. Но и здесь он почти самоучка. Хотя подростком брал уроки у знаменитого ударника Бада Рича, с 14 лет начал сам зарабатывать деньги игрой на ударных и сочинять музыку стал довольно рано, нотной грамотой он не владеет. Мелодии свои он напевает, а профессионалы фиксируют их в нотах. Уже для первого своего фильма «Продюсеры» Брукс сочинил две чудные (и очень смешные) песни – «Весна для Гитлера» и «Узники любви». Впоследствии сочинил музыку и слова для немалого количества песен, и даже – в 2001 году - всю музыку для бродвейской версии «Продюсеров».
11.
Основной саундтрек к «Двенадцати стульям» написал композитор Джон Моррис. Но вступительную песню-эпиграф придумал сам Брукс — после того, как Энн Бэнкрофт убедила его: никто не справится с этим лучше него. Стихотворный текст, написанный Бруксом, даёт образную формулу происходящего в фильме. При этом музыку сочинять не пришлось: стихи неожиданно хорошо легли на известную классическую мелодию. «Я придумал название, подходящее русскому характеру: “Надейся на лучшее, готовься к худшему”. Я написал стихи, а музыку взял у Брамса. Думаю, и Брамс, и я украли её у кого-то другого. Он назвал её “Венгерский танец №4”, но на самом деле это был чардаш, который я где-то слышал. Чардаш появился задолго до Брамса. Так что он украл его у бедного венгерского крестьянина, а я — у Брамса. Первые восемь тактов — да-да-да-ди, да-да-да-да — это уже было. Я этого не писал. Я это взял».
12.
Брукс не просто позаимствовал чужую мелодию, но изменил ее темп, превратив медленную часть чардаша в быструю, почти марш. И марш этот до удивления напоминает советские маршевые песни, по сути оказываясь саркастической пародией на советский песенный мажор, поскольку оптимистическая музыка и текст, полный скепсиса, абсурдно противоречат друг другу. (Отлично представляю себе, как поет песню Брукса Краснознаменный ансамбль песни и пляски имени Александрова. Это было бы гомерически смешно. Может быть, еще смешнее, чем когда они – на самом деле! – пели песни Битлз).
13.
Я думаю, что слова этой знаменитой и, может быть, лучшей песни Брукса, отражают не столько русский, сколько именно еврейский взгляд на отношения человека с судьбой. Тот, который принадлежит в его фильме «еврею» Воробьянинову, блистательно сыгранному Роном Муди. Это ведь песня о негаснущей – до последнего, двенадцатого стула – надежде. О смеси надежды и отчаяния, пессимизма и веры. О неизбывном нашем скепсисе, доходящем порой до чувства безнадежности – только для того, чтобы снова обернуться надеждой. Той самой, которая на иврите зовется «hаТиква».
14
В этой песне, как видим (вернее, как слышим), соединились танец и марш, энтузиазм и фатализм, фольклор и классика, советское и американское, русское и еврейское, пародия и искреннее чувство... Отдадим должное таланту ее творца, которому завтра исполняется 99 лет.
До ста двадцати!
В первом комментарии фрагмент фильма «Двенадцать стульев» с песней, которая идет на вступительных титрах.
Во втором комментарии — подстрочный перевод текста на русский.
В третьем песню поет сам автор. Это отрывок из его интервью известному писателю и радиожурналисту Стадсу Теркелу (1969).
Борис Владимирский
390